Перекошенные лица, конечно, радовались, когда им привалило такое счастье.
«Радуйтесь, радуйтесь, – подумал Арсений. – Ещё никто на чужой беде не разбогател».
«А ты, сын человеческий, не бойся речей их и не страшись лица их».
Так-то оно так, но что-то надо было делать, как-то надо было жить.
Арсений вышел на площадку и позвонил соседу-футболисту. Тот открыл дверь и первым делом спросил:
– «Сотку» потянешь?
– Потяну, – сказал Арсений.
Потом они оба выпили по «сотке» на кухне у футболиста, закурили, и тот рассказал, как опера проводили обыск.
– Что я им мог сделать? – оправдывался футболист. – Если бы нашли чего, так я бы не подписал. А так – всё равно кто другой подписал бы.
– Я на тебя не в обиде, – сказал Арсений. – Не ты, так другой – им без разницы.
– А если деньги пропали, так я не видел. Я же не присматривался, кто и что делал. Там такое творилось: следы крови искали. Говорили, что ты… Ну, одним словом… Давай ещё по «сотке».
Они выпили ещё, и Арсений сказал:
– Ты про деньги молчи. Не надо их злить.
– Могила, – заверил футболист. – С этими деньгами просто беда: в банк положишь – не отдадут, дома оставишь – украдут. Так лучше их через горло пропустить, – и он щёлкнул себя пальцем по кадыку. – Ну что, махнём ещё по одной?
Арсений не возражал, хотя пить ему и не хотелось. Нет, он пил не оттого, что украли все его деньги. И не оттого, что он не предусмотрел такой возможности. Он пил с соседом потому, что тот был на данный момент единственным в мире человеком, который по-своему сочувствовал Арсению.
Когда бутылка была допита, Арсений вернулся к себе.
После водки хотелось есть, и он сварил немного рожек с постным маслом – всё, что оставалось в квартире из продуктов. Потом поел, хватая горячее, обжигаясь до слёз. И стал собирать по шкафам пустые бутылки. Их было немного: штук десять, разных, покрытых пылью и паутиной. Потом Арсений спустился в подвал под домом, взял там банку с консервированными огурцами и ещё одну, поменьше, с яблочным вареньем. По углам нашлось ещё с десяток пустых бутылок. Арсений перенёс всё это в квартиру, помыл бутылки и сложил их в пакет. Посмотрел на себя в зеркало, небрежно побрился электробритвой и пошёл в гастроном.
Ему повезло: бутылки принимали. И на полученные за них деньги он купил полбатона хлеба, два пакетика чая и пачку «Примы».
Дома он сложил покупки в буфет, достал ящичек с инструментами и принялся ремонтировать дверь. Потом собрал разбросанные по квартире вещи: не очень аккуратно, с большего. Наводить порядок основательно не было никакого желания.
Покончив кое-как с делами, он сел на кухне за стол и закурил.
«Что я сделал в этой жизни не так? – думал он. – За что мне всё это?»
И не находил ответа.
«А может, лучше умереть?»
И он стал думать о том, что случится, если он вдруг умрёт. Что произойдёт с миром, с людьми, с Миколой, с соседом-футболистом?
«Заплачет ли кто-нибудь по мне?»
И выходило, что заплакать будет некому.
Так он просидел долго, куря сигареты и страдая от одиночества. Даже в подвале – в смысле, «на сутках» – было легче: скучать не давали ни менты, ни сокамерники. Когда начало темнеть, Арсений заварил чай, поел сначала хлеба с огурцами, потом хлеба с вареньем и, раздевшись, лёг в постель. Но уснуть не мог: ворочался с боку на бок, сбивая простыню в комок.
А потом пришёл чёрный человек. Он был одет в матросскую шинель и зимнюю шапку, завязанную под подбородком. Он подошёл к шифоньеру и стал рыться на полке, где раньше хранились деньги.
«Ройся, ройся, – думал Арсений. – Там тебе ничего не обломится».
Немного погодя, Арсений потихонечку встал, подошёл к человеку сзади и решительно спросил:
– Что вы здесь делаете?
Человек начал медленно поворачиваться всем телом, и его лицо стало постепенно открываться, словно проявляясь в деталях. Это было настолько страшное лицо, сплошь покрытое послеожоговыми рубцами, с мёртвыми, неподвижными глазами, что Арсений в ужасе проснулся.
В ушах стоял писк, какой иногда улавливает приёмник в радиоэфире, в том диапазоне, где нет сигналов передающих станций. И ощущение реальности происходящего, не вызывающее сомнений во время сновидения, перенеслось в объективный мир и не покидало Арсения.
– Кто здесь? – громко крикнул он и включил светильник на стенке.
В квартире никого не было, но это не могло обмануть Арсения. Он знал, что всё происходило не во сне, а на самом деле.
Дверка шифоньера была распахнута настежь.
Арсений встал с постели, зажёг во всех комнатах свет и стал отчаянно креститься. Он хотел прочитать молитву, но вдруг вспомнил, что не знает слов. Тогда он разыскал на полке Евангелие жены, нашёл Нагорную проповедь и принялся повторять «Отче наш». Но беспокойство не проходило. Ужас незримо присутствовал рядом, словно играл с Арсением в прятки.
Немного осмелев, Арсений подошёл к открытой дверке шифоньера и стал заглядывать на полки. На той из них, где раньше хранились деньги, в самом уголке, в небольшой щёлочке между стенкой и самой полкой он увидел обручальное кольцо. Арсений, подавляя страх, двумя пальцами осторожно взял его. Несомненно, это было чьё-то чужое кольцо. Но как он не заметил его вчера? И чьё оно? Арсений одел его на безымянный палец правой руки и писк, до сих пор звучавший в ушах, прекратился.
«А может, это моё?» – снова подумал Арсений.
Да, несколько лет назад его обручальное кольцо потерялось неизвестно где. Но ведь эту полку осматривали тысячу раз, да и менты, наверное, с усердием обыскали.
Арсений более внимательно пригляделся к кольцу. Оно было самым обыкновенным и как раз по размеру пальца. Только ощущение того, что это чужое кольцо, не покидало Арсения ни на миг. Как не покидало его и чувство страха. Он снял кольцо и положил его в шкатулку из красного дерева. Но страх всё равно не уходил: он накатывал волнами, парализуя волю и разум. И спать Арсений больше не ложился.
Часов в пять утра он оделся и вышел из квартиры.
Автобусы ещё не ходили, да и денег не было. И ему пришлось идти в центр пешком.
Утро было довольно холодным, и «белые мухи» уже выписывали пируэты в предрассветных сумерках, но Арсений не ощущал холода. Он шёл по пустынным улицам и молился, не переставая. Молился, как мог, вспоминая все те фразы, которые прочитал сегодня ночью в Евангелие. Ему казалось, что если он перестанет молиться, случится что-то очень страшное, непоправимое.
2.21
У церковной калитки, на скамеечке, сидел старец, по виду – нищий. Арсений поздоровался, и старец ответил.
– Садись, посиди, – сказал старец. – Ещё слишком рано.
И Арсений присел на край скамейки.
– За утешением пришёл, добрый человек, – не то утвердительно, не то вопросительно сказал старец. – Велико твоё страдание, если в такую рань пришёл.
Арсений сидел молча.
– Найдёшь утешение в молитве, – продолжал старец. – А правду в мире не ищи: нет в нём правды. До самого последнего дня не найдёшь. Она сама к тебе придёт в твой последний день, когда ты будешь умирать в одиночестве.
– Почему в одиночестве? – с дрожью в голосе спросил Арсений.
– Каждый человек умирает в одиночестве. Живёт в иллюзиях до своего последнего часа, не думает о нём – о себе думает: как на трон взобраться. Но придёт он, и воздастся каждому по делам его. В какой гордыне Государь российский пребывал, а и ему воздалось. Праведников казнил – Бога не боялся. А праведник сказал ему: «Кровь моя – на твоей голове». Да только отвернулся царь от праведника, не одумался. И настал срок, пришли злые люди, и истребили всю семью царскую, и детей малолетних не пощадили.
– Дети-то не виноваты, – сказал Арсений.
– Всё имеет причину. Отцы творят прошлое своих детей. Будущее – продолжение прошлого. Потому и грехи отцов на детей ложатся. Безвинные дети погибают по вине отцов – и так из поколения в поколение.
Старец опёрся на свою клюку и сказал:
– Вижу я: велико тебе испытание будет. Но устоишь ты. Душа твоя слезами омоется, глаза твои ясными станут, и увидишь ты истину великую, познаешь путь богоугодный. Рано ты пришёл – значит, большая нужда у тебя. Но не спеши идти к Богу с чёрным сердцем, оставь за оградой всё зло мирское – это оно мучит тебя.
– Я не знаю, как это сделать, – сказал Арсений.
– Купи две свечи, – сказал старец. – Зажги одну за упокой всех, кого знал, а другую – за здравие всех, кого знаешь. Не поминай им ни зла, ни добра. Только слушай, что тебе сказано будет.
– У меня нет денег, чтобы купить свечки, – признался Арсений.
Старец полез за пазуху, достал оттуда небольшой платок, развязал его и протянул Арсению две бумажные купюры.
– Я не знаю, когда смогу вернуть.
– Вернёшь, когда срок придёт. Не мне – так другому. За упокой поставь слева, а за здравие – справа, у иконы Пресвятой Богородицы.
